Вельяминовы. Время бури. Книга 4 - Страница 177

177

– Только не сразу… – горько вздохнула девушка, – сначала ведомство Мюллера тобой займется… – начальник гестапо дружил со старшим братом. Группенфюрер Мюллер часто обедал на вилле фон Рабе. Эмма помнила холодные, серые глаза Мюллера:

– Лучше так. Один шаг, и все закончится. Это быстро, надо просто решиться… – она умела стрелять. Максимилиан возил ее в тир. Старший брат баловал Эмму. Возвращаясь из поездок, Макс дарил ей драгоценности:

– Конечно, у тебя мамина шкатулка есть… – усмехался брат, – но у девушки не может быть слишком много бриллиантов… – Эмма не хотела трогать браслеты и ожерелья, зная, что девушки и женщины, носившие их, сейчас или мертвы, или медленно умирают, где-нибудь в польских гетто, и лагерях:

– Как бывшие хозяева картин, в его галерее… – когда брат уезжал, ни Эмма, ни отец, и ногой не ступали в пристройку финского гранита. В залах всегда было прохладно. В особой, маленькой комнате, под тусклыми лампами, в стеклянных витринах лежали рисунки старых мастеров.

Она видела и набросок, что брат всегда возил при себе. Макс говорил, что эскиз не обладает ценностью, а просто ему нравится:

– Женщина, на рисунке… – Эмма, исподтишка, посмотрела на фрейлейн Рихтер, – Марта ее напоминает. Подбородок похожий, упрямый… – девушки захлопали: «Очень красиво, Эмма».

– Это наше наследие, – сказала Эмма, – ценности арийских предков, исконно германская культура… – о подобной шелухе Эмма приучилась рассуждать, даже не думая.

Марта стояла у витрины, рассматривая свою тонкую фигурку, замшевую куртку итальянской работы, бронзовые волосы, стянутые в узел:

– До ста шестидесяти сантиметров не дотянула, – немного грустно, поняла девушка:

– Во вспомогательные женские войска меня бы не взяли. Не то, чтобы я туда хотела попасть, разумеется. Бормашина высокая, в отца. И Отто высокий, и старший ее брат, она говорила… – Марта видела фотографии Максимилиана. У оберштурмбанфюрера было красивое, немного надменное, ухоженное лицо:

– Генрих небольшого роста. То есть он в стандарты СС не укладывается, я помню… – стандарты СС Марта, благодаря Эмме, знала наизусть:

– Не ниже ста семидесяти пяти сантиметров. Для Генриха сделали исключение, из-за его талантов. Он докторат защитил, по высшей математике… – Марта разозлилась: «Хватит думать об этом нацисте».

Она купила кофе навынос, в картонном стаканчике, решив не брать булочку:

– С мамой позавтракаем, в отеле, или в кондитерской… – по дороге к Унтер-ден-Линден Марта нашла незапертый двор. Она с удовольствием покурила, глядя на щебечущих воробьев, прислонившись к теплой, нагретой солнцем стене:

– Мама сегодня в посольство идет, но это ненадолго… – фрау Рихтер не могла открыто появляться у советского посольства. Мать объяснила Марте, что собирается использовать боковую калитку:

– Ты меня подождешь, – Анна поправила куртку на дочери, – в кафе. Пообедаем, сходим в музей… – серые глаза спокойно взглянули на Марту.

Выбросив окурок, девушка понюхала рукав куртки:

– Надо завтра все в чистку сдать, в отеле. Костром пахнет. Завтра конференция начинается… – она вздохнула:

– В джинсах больше не походить… – заседания молодежной секции были намечены на вечер. Эмма обещала присоединиться к Марте, после работы.

– Машинистка, – презрительно буркнула себе под нос Марта, направляясь к «Адлону», – у нее есть голова на плечах, музыкальный талант, а она сидит в СД, и варит кофе для мерзавцев. За одного из них и замуж выйдет, наверняка. Все скоро закончится, – бодро сказала себе Марта, проходя в распахнутую швейцаром дверь, – сюда придет Красная Армия, Германия вылечится, обязательно… – она поднялась в лифте на третий этаж. В ванной шумела вода, постель была разобрана. Марта крикнула: «Мамочка, я вернулась!».

Она вышла на балкон, держа стаканчик. На Унтер-ден-Линден было еще тихо, липы, окутанные золотым сиянием, уходили вдаль. В теплом, утреннем ветре едва шевелились огромные, черно-красные флаги. Марта обернулась. Мать стояла, в гостиничном халате, белого египетского хлопка, влажные, черные волосы падали на плечи. Воротник она, зачем-то, придерживала у горла, затягиваясь сигаретой.

– Ты загорела, – ласково сказала мать, – даже веснушки высыпали. Иди в душ… – она кивнула на ванную, – поедим в отличной кондитерской. На углу Фридрихштрассе и Кохштрассе, тебе понравится… – Марта ускакала мыться. Из-за двери до Анны донесся безмятежный свист. Длинные пальцы, немного подрагивая, комкали воротник. Анна скосила глаза на синий след, на груди. Она пошатнулась, слыша тихий шепот:

– Анна, Анна, я не могу поверить, что ты здесь, ты рядом. Я не хочу ни о чем думать, кроме тебя… – в парке виллы фон Рабе тоже расцвели липы. В сумеречной спальне стоял сладкий, нежный аромат.

В голове свистели пули. Она видела другую полутьму, в подвале дома Ипатьевых:

– Двадцать второе июня… – Анна смотрела на пустынный бульвар, – он… Теодор, говорил о расширении лебенсраума, летом. Он думает, что я связана с американцами, наверняка. Двадцать второе июня. Есть время все остановить, спасти мою страну. Выполняй свой долг, – напомнила себе Анна, потушив сигарету.

Она пошла одеваться: «Искупление… Настало время искупления».

Эмиль Яннингс, народный артист Рейха, как его называл рейхсминистр пропаганды Геббельс, пристально смотрел на Марту с афиши нового фильма «Дядюшка Крюгер». Ленту о героической борьбе исконно арийских поселенцев Южной Африки, буров, с британскими захватчиками показали в Цюрихе после Пасхи. На премьеру приехал сам Яннингс. Актер раздавал автографы. В своей речи он заметил, что подлая политика британцев, со времен бурской войны, ничуть не изменилась.

177