Вельяминовы. Время бури. Книга 4 - Страница 176

176

– Она даже не шарманка, – мрачно подумала девушка, – она бормашина. Но хорошо, что удалось джинсы надеть, без рассуждений о том, что брюки носят девушки сомнительной, западной морали… – Марта подозревала, что Эмма ничего не сказала об американских джинсах, потому, что и сама появилась в похожем наряде.

На туристических мероприятиях, Союз Немецких Девушек разрешал носить и брюки, и шорты. В Швейцарии Марта не думала о подобном. В школе их обязывали ходить в форме, однако теперь она была студенткой и могла одеваться, как ей заблагорассудится. На каникулах Марта носила джинсы и американские рубашки. Она водила машину, ездила с приятелями из университета на пикники, к озерам, и останавливалась в пансионах. В прошлом году, мать открыла для Марты банковский счет. Анна перечисляла туда деньги, за работу, которую девушка выполняла для «Импорта-Экспорта Рихтера». У нее в сумочке, лежало портмоне, с рейхсмарками, чековой книжкой и ее швейцарским паспортом. Собираясь в Берлин, мать взяла конверт с их свидетельствами об арийском происхождении, и документами покойного отца:

– На всякий случай, – коротко сказала Анна, укладывая саквояж, – мало ли что нацистам понадобится… – Эмма поехала к станции Цоо, дальше на запад. Марта вышла на Фридрихштрассе. Было раннее, воскресное утро, булочные только открывались. Серые булыжники тротуара усыпал золотой, липовый цвет. У Марты, внезапно, закружилась голова, от сладкого запаха.

– Потому, что я долго не курила, – усмехнулась Марта, – в окружении верных дочерей фюрера сигарету не достанешь… – изящные ноги, в американских кедах, бежевого холста, уверенно ступали по мостовой. Свежие газеты еще не развесили на щитах. Во вчерашних изданиях ничего интересного не писали. Фюрер обещал отомстить британцам за гибель «Бисмарка», в Северной Африке шли бои.

Марта вспомнила карту:

– Советский Союз нанесет превентивный удар по Германии. Война закончится за три недели, не больше. На Бранденбургских воротах появятся красные флаги… – ворота было видно из окон трехкомнатного люкса, на углу отеля. Марта, с матерью, пила кофе на балконе, разглядывая усеивавшие бульвар нацистские знамена.

Подняв голову, она посмотрела на чистое, летнее небо:

– Даже бомбежек не понадобится. Народ Германии одурманен сумасшедшим, они излечатся… – Марта остановилась у входа в булочную:

– Но в Москве похожие вещи происходят. Портреты Сталина, восхваление его мудрости. Мама говорила, что Ленин подобного не позволял. Папа рассказывал о Владимире Ильиче. Папа возил его, в Петрограде, и дедушку возил. Дедушка всю жизнь в одной куртке провел, и спал в окопах. Отказался от семьи, от потомственного дворянства… – Горский, подростком, добрался зайцем, на поездах, из Российской Империи в Швейцарию, к Плеханову. Марта посмотрелась в зеркальную витрину:

– Но Иосиф Виссарионович скромный человек. У него простая дача, Светлана всегда одевалась незаметно… – Марта задумалась, склонив голову:

– Жалко, что с Лизой Князевой никак не связаться. Ей двадцать лет. Наверное, летное училище закончила, служит в авиации… – узнав, что у Марты есть свидетельство пилота-любителя, девушки, наперебой, заговорили о доблестном Люфтваффе. Марте предлагали бросить университет, переехать в Германию, и стать испытателем, как Ганна Рейч.

– Перед немецкими женщинами открыты все дороги, – заметила Марта, – я хочу конструировать самолеты. Для этого надо знать математику, инженерное дело. Я отдам свои силы и умения рейху, когда получу образование… – они поставили палатки на берегу тихого озера, в дальнем уголке парка.

Ровесницы Эммы и Марты, в старшей группе Лиги закончили, школу, и работали в Трудовом Фронте. Некоторые были помолвлены, и собирались скоро стать женами и матерями. Они разожгли костер, пекли картошку в золе, и жарили сосиски на палочках. Спиртного, конечно, на пикник не привезли. Фюрер не одобрял женщин, употребляющих алкоголь. В плетеных корзинах поблескивали бутылки с лимонадом. Марта смотрела на девушек:

– Когда они не говорят о Гитлере, о рейхе, о доблести немецких солдат, они становятся похожими на людей. Даже бормашина… – Марта, невольно, улыбнулась. Они пели «Хорста Весселя», и «Стражу на Рейне». Потом Эмма взяла гитару:

– Мой брат любит эту песню. Она старая, народная… – Марте показалось, что голубые глаза, на мгновение, стали тоскливыми. Марта знала слова. Она исполняла песню, на вечеринках матери. Девушка подпевала Эмме:

– Ich hab die Nacht geträumet
wohl einen schweren Traum,
es wuchs in meinem Garten
ein Rosmarienbaum…

Марта вспомнила крепкие пальцы, бегавшие по клавишам, серые, в темных ресницах глаза, теплую, надежную руку:

– Эмма говорила, он завтра прилетает из Польши. Он занимается концентрационными лагерями, как и его брат… – Марте было неприятно думать о среднем фон Рабе, – он такой же мерзавец, как и вся семья. Забудь о нем… – велела себе девушка, – он эсэсовец, гауптштурмфюрер, убийца… – Эмма думала о смерти Габи.

Генрих рассказал ей правду, зимой. Девушка свернулась в клубочек, на диване:

– Как жалко ее… – Эмма подняла голову, – но хорошо, что Густи в безопасности. Генрих… – Эмма помялась, – если что-то случится… – брат оборвал ее:

– Ничего не случится, и не думай о подобном, пожалуйста.

Эмма, все равно, про себя, решила поступить так, как Габи:

– Я не смогу терпеть боль, – она пела, заставляя себя улыбаться, – я выдам всех. Даже Генриха и папу. Лучше так, чем умирать, зная, что из-за тебя погибли близкие люди… – Эмма понимала, что ее не пошлют в Равенсбрюк. Женщин, обвиненных в преступлениях против фюрера и рейха, судили наравне с мужчинами, вешали, и гильотинировали:

176