Вельяминовы. Время бури. Книга 4 - Страница 103

103

Петр понял, что он, невольно, подражает, небрежным, уверенным манерам фон Рабе.

– Он граф, – думал Петр, обедая дома, на крахмальной скатерти, среди старого серебра и гарднеровского, конфискованного, фарфора, – граф. Тонечка леди, дочь герцога. А я? Сын рабочего, внук крепостного, еще и с подобным братом… – мерзавец прислал открытку, поздравляя Петра с годовщиной революции. На штампе значилось: «Нарьян-Мар». Вспомнив карту, Петр поежился, и ничего не ответил брату. Воронов хотел о нем забыть. Петр надеялся, что Степан тихо сопьется, за Полярным Кругом, в звании старшего лейтенанта, без партийного билета, и орденов.

Воронов приоткрыл окно, вдыхая сладкий, совсем не зимний воздух. Он вспомнил рассказ хозяина о будущих баржах, на канале:

– Тонечка говорила, у них в Англии подобная баржа была. «Чайка». Надо с Володей, когда он подрастет, по Волге проехаться. Ему понравится… – жена много работала. Осенью вышел сборник материалов, об успехах новых строек, под наблюдением комиссариата. Тонечка сразу принялась собирать материалы для второго. Она преподавала языки, на Лубянке, но Петр не говорил с Наумом Исааковичем, или начальником иностранного отдела, о штатной работе для Тонечки. Это было ни к чему, учитывая их будущую жизнь в Цюрихе.

– В Цюрихе все случится, обязательно… – взглянув на скромные, стальные, подходящие для журналиста часы, Петр стал переодеваться, – Тонечка отдохнет, мы с ней в горы поедем… – он представил альпийское шале, шкуру медведя, у большого камина, улыбку Тонечки:

– Мы в похожем коттедже жили, в санатории НКВД… – Петр застегивал пуговицы рубашки, – как я по ней скучаю… – сеньор Куарон добрался до Америки обходным путем, через Италию, и Лиссабон. Петр уехал из Москвы после нового года:

– Скоро мы увидимся. Я привезу подарки, ей и Володе… – Петр много занимался с мальчиком. Они играли, Воронов читал малышу детские книги. Володя начал узнавать буквы. В санатории они катались на санках. Тонечка, в собольей шубке, в брюках дорогого кашемира, хохотала, вытаскивая их из сугроба:

– Ты как ребенок, дорогой мой! Немедленно в дом, переодеваться, пить чай, с травами и медом… – на Петра повеяло ароматом чабреца, он увидел тусклый блеск старинного самовара.

– Блинов хочу… – вздохнул Воронов, – Тонечка их отлично печет. И во Франции они отменные. Надо найти какую-нибудь забегаловку французскую… – Эйтингон приезжал в столицу на день позже. Он следил за изменником Кривицким. По сведениям, полученным от Паука, десятого февраля перебежчик выступал на заседании комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, с докладом о внедрении секретной советской агентуры в структуры государственной власти США.

– Не позволим, – Петр завязал галстук, – никуда он не пойдет, и нигде не выступит. Хватит подметных статей, хватит порочить имя товарища Сталина, хватит выдавать наших агентов… – в январе, по сообщению Стэнли, Кривицкий очутился в Лондоне. Предатель, судя по всему, встречался с британскими разведчиками. Стэнли, в прошлом году, взяли на работу в Секретную Службу. На Лубянке появился доступ к самой свежей информации. Петр иногда, весело, думал, что шурин, его светлость герцог Экзетер, и не подозревает, кто читает приготовленные им доклады.

Кривицкий не знал о существовании Стэнли, здесь опасности не существовало. Не знал предатель и о Пауке, о нем вообще имело представление всего несколько человек. Паук, послезавтра возвращался из Калифорнии. Они собирались приступить к операции с Кривицким.

Петр не стал надевать пальто. Замотав на шее шарф, Воронов надвинул шляпу на бровь, как делали его любимые Кларк Гейбл и Хамфри Богарт. Он и сигарету курил, подражая актерам, держа ее в уголке рта:

– Если бы мы с Тонечкой могли жить в Париже… – Воронов сбежал по лестнице, – но ничего. Будем посещать мой любимый город… – Эйтингон велел Петру, как следует, познакомиться со столицей США.

Воронов шел по Висконсин-авеню, в центр города, к Белому Дому и Капитолию, под почти весенним, ярким небом. Он увидел вывеску: «Le Petit Paris», с Эйфелевой башней. Вход в кафе украшал трехцветный флаг, с лотарингским крестом. На витрине выставили портрет генерала де Голля:

– Пусть сражаются. Все равно, Гитлер их сильнее, он правит Европой. Нас, впрочем, это не интересует. Гитлер никогда не нападет на СССР, – об этом говорил фон Рабе. Ему, как и другим немецким источникам, на Лубянке верили. Радиограммы от Кукушки и Рамзая, утверждающие обратные сведения, выбрасывали в корзину. Эйтингон сердито говорил:

– Даже если они и не продались американцам, или британцам, то они купили дезинформацию… – Кукушка, по словам Эйтингона, в июне отзывалась в Москву, с дочерью.

Женщину оставляли на работе в иностранном отделе. Дочь, как тонко улыбнулся Эйтингон, ехала в другое место. Он не сказал, куда, но заметил:

– Девочка будет знать, что от ее работы зависит жизнь матери… – Эйтингон поднял бровь: «Она постарается, эта Марта…»

Петр наметил себе зайти во французское кафе на обратном пути. Он понял, что никогда не видел дочери Кукушки. В личном деле ее фотографий не имелось:

– И Наум Исаакович ее не видел… – Петр ждал зеленого сигнала светофора, – я только и знаю, что ее Марта зовут… – вспомнив холодные, серые глаза Кукушки, он передернул плечами:

– Она на гражданской войне заложников расстреливала, женщин, детей… – Петр сам занимался казнями, в Испании, но считал приведение приговора в исполнение мужской работой.

103