Вельяминовы. Время бури. Книга 4 - Страница 162

162

Рядом, на деревянном щите, наклеили реннскую газету, L’Heure Bretonne, издание местных коллаборационистов. На первой странице аббат Перро, глава националистов, пожимал руку немецкому коменданту Ренна, стоя под лозунгом: «Travail, famille, patrie». Подвал газеты был озаглавлен: «Борьба бретонского народа за независимость».

Изящная, темноволосая женщина, в простом платье и жакете, достала из салфетки горячий пирожок. Остановившись перед щитом, внимательно читая передовицу, она слизала с губ крошки коричневого сахара. Женщина скользнула взглядом по плакатам, с вишистскими топориками и свастиками. Толстый Черчилль, в котелке, дымя сигарой, отправлял через пролив лодки, с вооруженными людьми.

– Остерегайся английских шпионов! Будь бдительным! – кричали черные, жирные буквы. Реннское гестапо, предлагало награду за сведения о бандитах, месяц назад, подлым образом убивших одного из журналистов L’Heure Bretonne. Вытерев пальцы салфеткой, женщина бросила бумагу в урну.

Она свернула в узкую, вымощенную булыжником улицу. На углу, в «Закусочную тетушки Сюзетты», зазывало рукописное объявление: «Каждый субботний вечер, живая музыка и танцы, два бокала сидра по цене одного». Женщина нырнула в деревянную, выкрашенную синей краской дверь: «Пансион «Прекрасная Бретань».

Поднявшись по скрипящей, полутемной лестнице, она достала из кармана жакета тяжелый ключ. Умывальная помещалась в конце коридора. Своих ванных комнат у постояльцев не было. Футляр для пишущей машинки стоял в старомодном, большом гардеробе. На кровати она разложила второе платье, выходное, как смешливо называла его Лаура. Комбинезон, парашют, и грубые ботинки, в которых прыгала женщина, давно покоились в глубине леса, в паре миль от прогалины, где приземлилась Лаура. Найдя ручеек, она умылась, и переоделась. Через пару часов скромная женщина, с футляром для машинки и саквояжем, сидела на проселочной дороге, на остановке деревенского автобуса.

Лаура добралась до Фужера позавчера. Платье и туфли она купила в городе, пройдясь по магазинам. Хозяйке пансиона Лаура объяснила, что направляется в Ренн, в поисках работы, после сокращений в парижской школе:

– У вас спокойней, – Лаура предъявила вишистский паспорт, – здесь провинция… – над стойкой висел портрет папы римского, фотографии святой Терезы из Лизье, и блаженной Елизаветы Бельгийской. Баронессу сняли на ступенях детской больницы, в Льеже, построенной на деньги де ла Марков. Тетя Элиза стояла рядом с мужем, Виллем сидел в инвалидной коляске. Лаура, в Лондоне, подобного снимка не видела. Она заметила среди врачей, в белых халатах, знакомое лицо:

– Профессор Кардозо, дедушка Давида. Конечно, они дружили, семьями… – вишистских флагов в пансионе не имелось. Хозяйка говорила на галло, местном диалекте, но коллаборационистских газет на стойке не лежало, только католические издания. Пожилая женщина перехватила взгляд Лауры:

– Их осенью канонизируют, в Риме. Блаженная Елизавета наша, бретонка. Маркиза де Монтреваль, в девичестве. В Ренне, в отеле Монтреваль раньше картинная галерея размещалась… – хозяйка просмотрела рекомендательные письма Лауры, из школы, и от парижского священника. В них превозносились добродетели мадемуазель Леблан:

– Лицо у нее усталое… – подумала хозяйка, – но молодая женщина, красивая. Филиппу бы ее сосватать… – бретонка скрыла вздох. Единственный сын сидел в лагере военнопленных, в Германии. Судя по письмам, возвращения его на родину ждать, не приходилось.

– Филипп ее младше… – женщина аккуратно списывала данные паспорта, – но ничего страшного. Приехал бы мальчик домой… Говорят, немцы их на заводы посылают, работать у станков… – до войны сын хозяйки был стеклодувом. Фужер славился посудными фабриками.

– А что там сейчас? – поинтересовалась Лаура. Она знала, что в отеле Монтреваль сидит немецкая комендатура и реннское гестапо. Сведения из Бретани поступали отличные. В Блетчли-парке знали фамилии офицеров вермахта и СС, численность расквартированных здесь гарнизонов и даже расписание прибытия новых частей. Герцог, правда, коротко заметил:

– Перед тобой данные зимы, а сейчас март на дворе. С тех пор у нас не было связи с местным Сопротивлением. Для этого ты к ним и летишь… – Лауре предстояло стать связной между отрядами в Бретани, и теми, кто сражался с нацистами в других департаментах Франции. Документы ищущей работу преподавательницы служили отличным прикрытием. Женщина могла разъезжать по всей стране.

– Немцы… – довольно хмуро ответила хозяйка, отдавая Лауре паспорт:

– Завтрак в семь утра, ужин в шесть вечера… – Лаура спросила о святом отце. Она услышала, что кюре в Фужере поддерживает бретонских националистов:

– Он с запада, из Финистера, – объяснила хозяйка пансиона, – друг отца Перро… – Лаура, аккуратно, посещала утреннюю мессу. Она исповедовалась, но ничего не сказала священнику об истинной цели приезда в Фужер:

– Подобное грех… – подумала Лаура, – но когда я еще исповедуюсь? В лесах вряд ли кюре найдешь… – Джон запретил ей упоминать, на исповеди, кто она такая.

– После войны, – довольно весело сказал герцог, – когда мы повесим рядом Гитлера и Муссолини, поедешь в Рим. С тебя снимут все грехи. Пока нельзя рисковать… – увидев глаза Лауры, он поднял руку:

– Ты говорила, что итальянские священники доносят на прихожан. Немецкие тоже. И французские кюре, я больше чем уверен… – он, конечно, был прав.

Гремя эмалированным тазом, Лаура вымылась прохладной водой. Вернувшись в комнату, она натянула простые, хлопковые чулки на резинке:

162